Москва - Петушки
Поэма
1. Москва. На пути к Курскому вокзалу.
Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись, или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец и как попало - и ни разу не видел Кремля.
Вот и вчера опять не увидел - а ведь целый вечер крутился вокруг тех мест, и не так чтоб очень пьян был: я как только вышел на Савеловском, выпил для начала стакан зубровки, потому что по опыту знаю, что в качестве утреннего декохта люди ничего лучшего еще не придумали.
Так. Стакан зубровки. А потом - на Каляевской - другой стакан, только уже не зубровки, а кориандровой. Один мой знакомый говорил, что кориандровая действует на человека антигуманно, то есть, укрепляя все члены, расслабляет душу. Со мной, почему-то, случилось наоборот, то есть, душа в высшей степени окрепла, а члены ослабели, но я согласен, что и это антигуманно. Поэтому там же, на Каляевской, я добавил еще две кружки жигулевского пива и из горлышка альб-де-дессерт.
Вы, конечно, спросите: а дальше, Веничка, а дальше - что ты пил? Да я и сам путем не знаю, что я пил. Помню - это я отчетливо помню - на улице Чехова я выпил два стакана охотничьей. Но ведь не мог я пересечь Садовое кольцо, ничего не выпив? Не мог. Значит, я еще чего-то пил.
А потом я попал в центр, потому что это у меня всегда так: когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал. Мне ведь, собственно, и надо было идти на Курский вокзал, а не в центр, а я все-таки пошел в центр, чтобы на Кремль хоть раз посмотреть: все равно ведь, думаю, никакого Кремля я не увижу, а попаду прямо на Курский вокзал.
Обидно мне теперь почти до слез. Не потому, конечно, обидно, что к Курскому вокзалу я так вчера и не вышел. (это чепуха: не вышел вчера - выйду сегодня). И уж, конечно, не потому, что проснулся утром в чьем-то неведомом подъезде [...]
Что это за подъезд? Я до сих пор не имею понятия; но так и надо. Все так. Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян.
[…]
2. Москва. Ресторан Курского вокзала
- Ну как, надумали? Будете брать что-нибудь?
- Хересу, пожалуйста. 800 граммов.
- Да ты уж хорош, как видно! Сказано же тебе русским
языком: нет у нас хереса!
- Ну... Я подожду... Когда будет...
- Жди-жди... Дождешься!.. Будет тебе сейчас херес!
...
Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто
грубы в те самые мгновения, когда нельзя быть грубым, когда у
человека с похмелья все нервы навыпуск, когда он малодушен и
тих! Почему так?! о, если бы весь мир, если бы каждый в мире
был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не
уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом -
как хорошо было бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов,
никакой одержимости! - всеобщее малодушие. Я согласился бы жить
на земле целую вечность, если бы мне прежде показали уголок,
где не всегда есть место подвигам. "Всеобщее малодушие" - да
ведь где это спасение ото всех бед, эта панацея, этот предикат
величайшего совершенства!
[...]
3. Карачарово - Чухлинка
[…]
Я кое-как пригладил волосы и вернулся в вагон. Публика
посмотрела на меня почти безучастно, круглыми и как-будто ничем
не занятыми глазами...
Мне это нравится. Мне нравится, что у народа моей страны
глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство
законной гордости. Можно себе представить, какие глаза там. Где
все продается и все покупается:
...Глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные
глаза... Девальвация, безработица, пауперизм... Смотрят
исподлобья, с неутихающей заботой и мукой - вот какие глаза в
мире чистогана...
Зато у моего народа - какие глаза! Они постоянно навыкате,
но - никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого
смысла - но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза
не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы не
случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных
раздумий, в годину любых испытаний и бедствий - эти глаза не
сморгнут. Им все божья роса...
Мне нравится мой народ. Я счастлив, что родился и возмужал
под взглядами этих глаз. […]
4. Новогиреево - Реутово
[...]
"Петушки - это место, где не умолкают птицы, ни днем, ни
ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный
грех - может, он и был - там никого не тяготит. Там даже у тех,
кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен..."
"Там каждую пятницу, ровно в одиннадцать, на вокзальном
перроне меня встречает эта девушка с глазами белого цвета -
белого, переходящего в белесый - эта любимейшая из потаскух,
эта белобрысая дьяволица. А сегодня пятница, и меньше, чем
через два часа, будет ровно одиннадцать, и будет она, и будет
вокзальный перрон, и этот белесый взгляд, в котором нет ни
совести, ни стыда. Поезжайте со мной - о, вы такое увидите!.."
"Да и что я оставил - там, откуда уехал и еду? Пару дохлых
портянок и казенные брюки, плоскогубцы и рашпиль, аванс и
накладные расходы - вот что оставил! А что впереди? Что в
Петушках, на перроне? - а на перроне рыжие ресницы, опущенные
ниц, и колыхание форм, и коса от затылка до попы. А после
перрона - зверобой и портвейн, блаженства и корчи, восторги и
судороги. Царица небесная, как далеко еще до Петушков!"
[...]
5. Мое завтра светло. Да. Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня.
Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?
"Вот-вот! Ты хорошо это, Веничка, сказал. Наше завтра и
так далее. Очень складно и умно ты это сказал, ты редко
говоришь так складно и умно."
"И вообще, мозгов в тебе не очень много. Тебе ли, опять
же, этого не знать? Смирись, Веничка, хотя бы на том, что твоя
душа вместительнее ума твоего. Да и зачем тебе ум, если у тебя
есть совесть и сверх того еще и вкус? Совесть и вкус - это уж
так много, что мозги становятся прямо излишними."
...
6. Давайте лучше займемся икотой, то есть, исследованием пьяной икоты
в ее математическом аспекте...
- Помилуйте! - кричат мне со всех сторон. - да неужели же
на свете, кроме этого, нет ничего такого, что могло бы...!
- Вот именно: нет! - кричу я во все стороны! - Нет ничего,
кроме этого!
33-й километр – Электроугли
Для того, чтобы начать ее исследование, надо,
разумеется ее вызвать: ... а именно вот как: два
часа подряд пейте что-нибудь крепкое, старку, или
зверобой, или охотничью. Пейте большими стаканами, через
полчаса по стакану, по возможности избегая всяких закусок. Если
это кому-нибудь трудно, можно позволить себе минимум закуски,
но самой неприхотливой: не очень свежий хлеб, кильку пряного
посола, кильку простого посола, кильку в томате.
А потом - сделайте часовой перерыв. Ничего не ешьте,
ничего не пейте, расслабьте мышцы и не напрягайтесь.
И вы убедитесь сами: к исходу этого часа она начнется.
Когда вы икнете в первый раз, вас удивит внезапность ее начала;
потом вас удивит неотвратимость второго раза, третьего раза, et
cetera. Но если вы не дурак, скорее перестаньте удивляться и
займитесь делом: записывайте на бумаге, в каких интервалах ваша
икота удостаивает вас быть - в секундах, конечно:
Восемь - тринадцать - семь - три - восемнадцать.
Попробуйте, конечно, отыскать, если вы все-таки дурак,
попытайтесь вывести какую-нибудь вздорную формулу, чтобы хоть
как-то предсказать длительность следующего интервала.
Пожалуйста. Жизнь все равно опрокинет все ваши телячьи
построения:
Семнадцать - три - четыре - семнадцать - один - двадцать -
три - четыре - семь - семь - семь - восемнадцать.
Говорят: вожди мирового пролетариата, Карл Маркс и Фридрих
Энгельс тщательно изучили смену общественных формаций и на этом
основании сумели многое предвидеть. Но тут они были бы
бессильны предвидеть хоть самое малое. Вы вступили, по
собственной прихоти, в сферу фатального - смиритесь и будьте
терпеливы. Жизнь посрамит и вашу элементарную, и вашу высшую
математику:
Тринадцать - пятнадцать - четыре - двенадцать - четыре -
пять - двадцать восемь.
Не так ли в смене подъемов и падений, восторгов и бед
каждого человека - нет ни малейшего намека на регулярность? Не
так ли беспорядочно чередуются в жизни человечества его
катастрофы? Закон - он выше всех нас. Икота - выше всякого
закона. И как поразила вас недавно внезапность ее начала, так
поразит вас ее конец, который вы, как смерть, не предскажете и
не предотвратите:
Двадцать два - четырнадцать и все. И тишина.
И в этой тишине ваше сердце вам говорит: она неисследуема,
а мы - беспомощны. Мы начисто лишены всякой свободы воли, мы во
власти произвола, которому нет имени и спасения от которого -
тоже нет.
Мы - дрожащие твари, а она - всесильна. Она, то есть божья
десница, которая над всеми нами занесена и пред которой не
хотят склонять головы только одни кретины и проходимцы. Он
непостижим уму, а следовательно, он есть.
Итак, будьте совершенны, как совершенен отец ваш небесный.
